You need to enable JavaScript to run this app.
Когда к нам приехала теща, ребят, смотрите, я не сексист, я не сексист. Считаю, что женщина не должна готовить. Но когда приехала теща, она приготовила рулетики, салатики, курочку, уточку, тортики. Я уже смотрел, думаю, боже, как хорошо, когда женщины еще про свои права не узнали. Боже мой, я смотрел на тещу, на жену, думаю, запоминай, запоминай. Теща, она просто как-то меня этой поварешкой в мир патриархата загнала. Я не знаю как, вот эти ее антиравноправные котлетки, когда я их ел, у меня волосы на груди появились. Я вот это, ух, появилось. Я уже на тещу реагировал, как дед. Я такой, вот умели же в СССР баб делать. По ГОСТу, без ГМО, ты понимаешь? Я не был таким человеком. Так, ужасно думать, но вот смотришь на жену, на тещу, думаешь, блин, что я тещу первую не встретил. Знаете, это вообще кошмарные мысли, но они возникают. Потому что я смотрю, как, что делает теща, что делает потом жена, думаю, а как так яблоко, капец, как далеко упало от яблони.
А те, кто не матерится, вот им как сейчас интересно. Как им с реальностью синхронизироваться? Что это, если не пиздец? Кавардак? Что это, переполох? Сумятица? Эти слова они уже потратили на пандемию, сейчас им как, хорошо? Непонятно. А те, кто не курит, не пьет, вот им за что это все? Они бы и так в рай попали. Им обязательно быть мучениками. А те, кто из тюрьмы только вышел? Как им разницу почувствовать? Ни там, ни тут нет брендов. За базаром тут еще серьезнее надо следить. Как им ассимилироваться? Ассимилироваться? А все эти...
Я помню, как мама на масленицу испекла блины. Я прорезала в блине дырки для глаз и для рта, типа у меня православный аксессуар. И отец угорал со мной минуты три, пока мать на него вот этим материнским взглядом не посмотрела. На отца смотрит, а взгляд читает, что это она в тебя такая ебанутая. И отец моментально ловит этот взгляд и говорит мне, извинись перед блином. Почему я вообще должна извиняться? И отец говорит, наша бабушка с дедушкой голодали, у них не было еды. Он видит, что я плачу и говорит, если ты стесняешься при нас, иди в туалет и там извинись перед блином. Я захожу уже сквозь слезы, плачу, смеюсь, говорю, извини меня, пожалуйста, блинчик. И слышу, как мать на кухне говорит, Игорь, что ты наделал, теперь иди ты извиняйся. И мы стоим и думаем, а почему мать никогда не извиняется? Матери всегда в каком-то другом тоне же извинения. Типа, ну извините, блядь, это вам не ресторан.
Вообще тяжело наслаждаться едой, когда ты папа, потому что отец в семье, он же на уровне с псиной где-то находится, да, я правильно понимаю? И то собаке бывает что-то нельзя, а папа всё съест, да? Ты не хочешь? Папа доест! Папа доест, конечно! Папа доест! Папа и за мной доест! Если что, весь этот шмурдяк в сковородку кинем, два яйца разобьём, он с кайфом захавает вообще! Сдал, что ты не оттащишь его! Они всё самое лучшее всегда едят, мне постоянно дресня какая-то достается, хотя я продукты домой покупаю, понимаете? Я приехал на рынок, выбрал этот манго, огромный, спелый, вкусный, ароматный манго, а дома просто кость от него сосует, а как вообще? Я теперь понимаю, почему отец всегда любил потроха, куриную шею, рыбий пузырь.
Каждый раз, когда мы говорили «мама меня убьет» или «папа меня убьет», мы реально думали, что нас убьют. Никто не боялся наказания, все реально боялись смерти. Именно поэтому так зико стали, когда что-то шло не так. Помните ситуацию, когда говорили «порвешь куртку, убью» и вот ты порвал. Каждый ребенок во дворе умел шить. Один умел вязать. Потому что жил с бабушкой. Однажды зацепился за забор свитером, который она вязала полгода, сука, распустил за самым воротника. Побежал домой, за 15 минут связал два на всякий случай. Страшнее порванной куртки было только, когда ты гулял где-то в соседнем дворе, вернулся в свой, а тебе, говорит, тебя мать искала. По улице, в халате и тапочках. И ты такой «сука». И она сзади «что, что ты сказал?» «Скука», говорю. Скучно во дворе.
